…Шамси помнил время, когда большая часть город­ских домов находилась в пределах крепостных стен, а от отца своего, тоже ковроторговца, слышал он и о том времени, когда вне этих стен и вовсе не было домов.

За последние десятилетия город сильно разросся, и то, что некогда составляло древний Баку, стало лишь частью большого нового города — Крепостью, как ее теперь называли из-за сохранившихся крепостных стен. Стены эти крепко держали старый город в полукольце на западе и на севере, но с востока и юга им пришлось открыть путь к прибрежным улицам нового города, к морю.

Улицы в новом городе были, по сравнению с кре­постными, прямые, широкие. Звенела конка, цокали по мостовой быстрые кони фаэтонов, изредка проле­тал, гудя и обдавая прохожих пылью, одинокий авто­мобиль. Дома в новом городе были большие, высо­кие, и — что всего забавней казалось Шамси — на было надобности самому плестись по лестнице в верх­ние этажи: огромные ящики с зеркалами и бархат­ными сиденьями поднимали вверх по нескольку чело­век сразу.

Многие полюбили новый город, но Шамси остался верен старому.

В узких кривых переулочках и тупиках старой Крепости Шамси чувствовал себя спокойней. От дедов к отцам и сыновьям шла молва, что Крепость издревле спасала своих обитателей от врагов-иноземцев; эти кривые переулочки и тупики сопротивлялись даже тогда, когда высокие внешние стены Крепости усту­пали напору вражеских полчищ: защищать свою жизнь и добро здесь было легче, чем на широких про­сторах.

ЭТИ КРИВЫЕ ПЕРЕУЛОЧКИ И ТУПИКИ СОПРОТИВЛЯЛИСЬ ДАЖЕ ТОГДА, КОГДА ВЫСОКИЕ ВНЕШНИЕ СТЕНЫ КРЕПОСТИ УСТУ­ПАЛИ НАПОРУ ВРАЖЕСКИХ ПОЛЧИЩ: ЗАЩИЩАТЬ СВОЮ ЖИЗНЬ И ДОБРО ЗДЕСЬ БЫЛО ЛЕГЧЕ, ЧЕМ НА ШИРОКИХ ПРО­СТОРАХ.

В Крепости целы были древние святые мечети, на­считывавшие сотни лет существования, и на заре здесь, казалось Шамси, чище звучал призыв муэдзинов к молитве. Здесь высилась Девичья башня, овеянная легендой, находился дворец ширван-шахов — древних властителей края, — ныне уже опустевший, полуразру­шенный. Здесь, казалось Шамси, витал добрый дух мусульманства и старины.

В последние годы, правда, стали проникать в Кре­пость иноверцы. Шамси косился на чужаков, нару­шающих своим чуждым говором и образом жизни этот добрый дух мусульманства и старины. Верно, и мусульмане в последние годы стали селиться далеко за пределами Крепости, в нагорной, северо-западной части города, а некоторые — прямо в гуще чужаков-иноверцев. «Но, скажите сами, — рассуждал Шамси, — что может быть хорошего от смешения местожитель­ства народов? Ничего, ровным счетом ничего!» — сам отвечал он на свой вопрос и приводил доводы: все в этом мире имеет свое место; птица — а в воздухе, рыба — в воде, зверь — в лесах и в пустынях.

Иногда он думал об азербайджанцах-нефтепро­мышленниках, богачах, селившихся в последние годы на новых улицах, в новых домах с большими окнами, с широкими общими входами, куда мог войти любой прохожий. Хотел бы он поселиться в таком доме? По правде говоря — нет! Камень тяжел на том месте, где он лежит. Конечно, Шамси хотел бы владеть десятой и даже сотой долей того, чем владел каждый из этих людей, он уважал их за богатство, но в глубине души не совсем одобрял их образ жизни — то, что встреча­лись они в «Общественном собрании» с иноверцами, открыто пили вино, ели свинину, набирались чуждых привычек. Сам он предпочитал добрый старый уклад, по заветам отцов, в искривленных переулках и тупи­ках, в тесноватом, быть может, но истинно мусуль­манском доме; окна такого дома невелики, и узкая дверь раскрывается гостеприимно лишь для хорошего человека, родственника или друга, ибо дом твой, как справедливо говорится в пословице, — тайна твоя…